Дорогие друзья! Мы продолжаем цикл публикаций в рамках авторской рубрики Софьи Полуниной «РАЗГОВОР СО ЗРИТЕЛЕМ», в которой Софья будет знакомить вас с интересными людьми из мира театра и кино.

Артист Театра Вахтангова Фёдор Воронцов – яркий пример представителей актёрской династии вахтанговцев, на которых природа ни секундочки не отдохнула. В его актёрском багаже настолько разноплановые роли, что в голове с трудом укладывается, что их играет один и тот же артист: затравленный еврейский парень Менахем из спектакля «Наш класс» и его полнейший антипод – самовлюблённый граф Риверс из «Ричарда III», романтичный Леон Дюпюи из «Бовари» и экзальтированный Император Иосиф II из «Амадея», Константин Левин из «Анны Карениной» и Том Феннел из спектакля «Театр», и масса других прекрасных ролей, которые Фёдор всегда делает яркими, неповторимыми и запоминающимися зрителю.

– Фёдор, поздравляю вас с блестящей ролью Императора Иосифа II в премьерном спектакле «Амадей». Я в восторге от такого несколько неожиданного гротеска. От чего вы отталкивались, воплощая этого персонажа?

– Режиссёр спектакля Анатолий Шульев, предложив мне эту роль, сразу посоветовал, что почитать, что посмотреть об этом императоре, дав какие-то определённые векторы. Я упёрся в то, что Иосиф длительное время был под гнётом своей матери и дорвался до власти только к сорока годам. Я стал искать, где пробоина у этого персонажа, и понял, что на стыке власти и маминого давления у него и есть болевая точка. То есть он такой большой ребёнок, мечтавший установить рай на земле. Он был в какой-то степени идеалист. И мне это очень близко. Я также верю в хорошее, я по-прежнему остаюсь романтиком, пытаюсь быть воином добра, несмотря на всю происходящую вокруг жесть. В детстве я очень любил книжку «Денискины рассказы» Драгунского, и там был такой сюжет, когда мальчик Дениска променял свою новую дорогую игрушку-самосвал на светлячка в коробочке, потому что «он живой и светится». Мне кажется, что это тоже про Иосифа, потому что он тоже готов был разменять любые «самосвалы», любые дворцы на что-то живое и светящееся – вот как раз на такого Моцарта. Я вспомнил этот рассказ и понял, что он тоже прекрасно ляжет на жернова этой роли.

– Этот театральный сезон подарил вам ещё одну центральную роль – роль Тома Феннела в спектакле «Театр». Вы в ней настолько органичны, что как будто играете самого себя. Никакого намёка на Ивара Калныньша. Абсолютно иной Том, но при этом способный вызвать в зрителе весь спектр эмоций – от симпатии до жалости и презрения. Чем этот герой вам близок, и что в нём вам противоречит?

– Противоречит его бухгалтерский расчёт. Вот Том, как раз, не романтик. А близка мне та его двойственность – он влюблён в театр, он влюблён в Джулию, но при этом он отказывается от неё. Меня привлекает его путь, как он преодолевает препятствия. Я считаю, что играя даже самую жертвенную роль, ты, как актёр, должен выходить на сцену как победитель. Жалеть жертву никто не будет. Всегда будут жалеть человека, который борется. Что Иосиф борется, что Том борется – просто разные ипостаси борьбы и уровень сопротивления. Про Тома, наверное, можно сказать словами Пастернака «Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех». Но в этом его путь. А что касается игры Ивара Калныньша, то, слава богу, я не смотрел фильм до выхода спектакля, хотя, конечно, когда-то в детстве видел фрагментами, но полноценно посмотрел уже после того, как сыграл эту роль. И это правильно, потому что, наверняка, я что-то бы невольно взял из роли Калныньша.

– Насколько я знаю, это был практически экстренный ввод. Вы сильно мандражировали?

– Да, я очень сильно мандражировал. Ольга Субботина, режиссёр, сказала мне за 4 дня до спектакля, что нужен ввод. А я не знаю ни текста, ни мизансцен. Три дня мы усиленно репетируем. Остаётся ещё один день, но тут приходит Кирилл Крок и говорит, что завтрашний спектакль «Ромул Великий» отменяется и вместо него надо сыграть «Театр». А я на тот момент знал только первый акт. Помню, я тогда просто сполз в кресле. И в день спектакля на утренней репетиции мне предлагают сыграть с «ухом». А я понимаю, что с «ухом» не получится быть живым на сцене, ты просто будешь выполнять функции, ходить по сцене и говорить текст. А мне это совершенно претит. Я героически отбрасываю это «ухо». Но это было для меня как прыжок с парашютом. Меня вытолкнули с самолёта, я лечу, а парашют не то, что не открывается, а его просто нет, а я каким-то образом приземляюсь, ничего себе не сломав. И я безмерно благодарен Лидии Вележевой за то, что она по несколько часов отдельно прогоняла со мной наши с ней совместные сцены, задерживаясь в театре допоздна.

– Ваши родители большую часть жизни посвятили Театру Вахтангова. Вы можете сказать, что ваше детство прошло за кулисами театра?

– Скорее, нет, чем да. Родители тогда много гастролировали, и моё детство в большей степени прошло во дворе и с какими-то нянечками. Вот, например, Лидия Леонидовна Вележева часто вспоминает, как она качала меня младенцем в коляске и читала мне сказку про самолёт. Маковецкий Сергей Васильевич тоже вспоминает, что был моим нянем. А вообще, думаю, лучше у моей мамы уточнить весь список моих «звёздных нянек». Хотя и папа был далеко не безучастен в моём воспитании. Он был актёром, музыкантом, поэтом, человеком с хорошим чувством юмора. Папа мог быть и нежным и жёстким, и сентиментальным и циничным, но главное, всегда искренним и настоящим во всех своих проявлениях. У него была такая присказка, на которую я раза три в жизни покупался. Он говорил:

– Сынок, скажи, где поводок?

– Какой поводок, пап?

– Ну, поводок… Поводок… Поводок!..

– Да какой ещё поводок???

– Да на котором я тебя срать водил!!!

И это только верхушка наших с ним иронично-трогательных взаимоотношений, потому что про папу я могу говорить бесконечно, и это может стать темой отдельного интервью.

– Уверена, в вашей памяти сохранилась куча театральных баек и смешных историй от вашего папы, Михаила Ивановича Воронцова. Можете, рассказать что-то весёленькое?

– Недавно мне Мария Аронова напомнила свою любимую историю из жизни моего папы, которую он часто рассказывал друзьям. История такая.

Отец приходит к своему товарищу, а тот говорит:

– У меня живёт говорящий ворон. Зовут Григорий. Гриша.

Папа спрашивает:

– И что, с ним прям можно поговорить?

– Да, конечно! Только сначала он должен узнать твоё имя, иначе он с тобой не будет разговаривать. Подойди к клетке и представься.

Папа подходит к клетке и говорит:

– Здравствуйте, Григорий!

Ворон молчит. Папа:

– Здравствуйте, Гриша. Вы – Гриша. Я – Миша. Миша. Меня зовут Миша. Вы – Гриша, я – Миша. Гриша – Миша. Миша. Миша…

И вот так 15 минут он возле этой клетки на корточках: «Миша – Гриша. Гриша – Миша…»

И вдруг ворон ему говорит:

– Миша! Идите на х..Й!

Потому что на самом деле ворон никаких фраз больше не знал, и хозяину нужно было, чтобы тот узнал имя человека, и таким способом он разводил своих гостей.

– Фёдор, ну почему же, когда и папа и мама артисты, вы сразу не пошли по их стопам, а первоначально выбрали профессию, связанную с рекламой и пиаром?

– Потому что у меня уже в 18 лет был свой маленький бизнес на митинском радиорынке, и я считал себя наикрутейшим бизнесменом и думал, что это мой путь. К тому же я всегда знал, что актёр-мужчина – всегда чуть меньше, чем мужчина, а актриса женщина – всегда чуть больше, чем женщина. И я до сих пор живу этим постулатом. Но меня в этой профессии привлекла и до сих пор привлекает конструкция. Я чувствую себя конструктором, который по деталям собирает своего героя. Наверное, я мог бы стать хорошим хозяйственником или фермером – строить домики для животных, решать, чем засеивать пастбища, как доить коровок, где пасти лошадок, и так далее.

– То есть можно надеяться, что в Театре Вахтангова в вашем лице подрастает достойная смена Кирилла Крока?

– Нет! Потому что солнце может быть только одно! Шутка. Но в этой шутке гораздо больше правды, чем шутки. Ни для кого не секрет, сколько Кирилл Игоревич делает для театра и для каждого сотрудника. Как я написал в стихотворении к его юбилею: «Это не должность, это сглаз!» Когда мой папа очень тяжело болел и тяжело умирал, Кирилл Крок подключил тогда все возможные ресурсы к его лечению и, главное, искренне подключился сам, что позволило продлить жизнь моему отцу на несколько недель. Я вечно буду это помнить и буду благодарен ему за это до гробовой доски.

– В нескольких спектаклях вы играли и до сих пор играете со своей мамой – актрисой Еленой Ивочкиной. Как вам с ней работается на одной сцене?

– Первый раз я играл с мамой благодаря Николаю Коляде в его спектакле «Баба Шанель». Мама там была просто блистательна. По сюжету она давала мне пощёчину и каждый раз била просто от души – видимо, за все мои детские косяки. Но, тем не менее, играть с ней было в огромный кайф. Потому что она существует на таком юморе, что еле удерживаешься, чтобы не расколоться. А сейчас мы вместе играем в спектакле «Театр», и для меня это дополнительный бонус к моей работе в нём.

– Пять лет назад на Симоновской сцене вышел спектакль «Юбилей» по вашей пьесе. Как родилась эта идея и кто помог её воплотить?

– За полгода до смерти своего отца я показал ему свою пьесу, и, когда он умер, я поклялся у его гроба, что его фамилия снова появится на афише Театра Вахтангова в качестве автора. Я убедил Римаса Туминаса в праве на эту постановку. Он дал добро. А помог мне воплотить эту идею в жизнь мой друг, прекрасный режиссёр, драматург и сценарист Илья Всеволодович Шиловский, который, к моему огромному горю, два года назад ушёл из жизни. В спектакле были заняты моя мама – заслуженная артистка России Елена Ивочкина и народный артист РСФСР Евгений Карельских. Это история про двух актёров, про то, что я видел, наблюдая за своими родителями. Они прожили вместе 30 лет, и между ними всегда была игра. Это было потрясающе! Они могли ругаться, улыбаться, драться, влюбляться, но во всём этом была игровая структура. И я перенёс это в пьесу, включив в неё монологи из классических произведений, которые герои используют при разговоре друг с другом, когда в мыслях одно, а на языке абсолютно другое. От этого рождается объём, который меня привлекает и в актёрской профессии и в драматургии.

– Вы артист, драматург, поэт. А в режиссуру не тянет?

– Тянет, конечно. Просто помимо того, что артист, драматург и поэт, я ещё и рефлексирующий, ленивый и где-то слабохарактерный, чего особо и не скрываю. Про режиссуру мне не раз говорили мои товарищи. Мой коллега Владимир Логвинов давно меня гонит учиться на режиссёра. Он сам большой молодец в этом плане и уже выпускает в Щуке свой спектакль. Ну а я пока мешкаю.

– А есть ли какие-то заветные роли, которые вам бы хотелось сыграть?

– Когда я был маленьким, я попал на гениальный спектакль Петра Фоменко «Без вины виноватые». Моего отца ввели на роль вместо Михаила Ульянова. Я сидел в первом ряду и был поражён игрой артистов, особенно, игрой Евгения Князева в роли Незнамова. И мне запала эта роль – такого неврастеничного персонажа – и, пожалуй, мне бы тоже хотелось её воплотить на сцене. А не так давно мне вдруг захотелось сыграть Барона Мюнхгаузена, потому что через эту роль можно высказаться в нашей ситуации – и мировой, и внутри страны, и внутри театра, и внутри каждой семьи и каждого коллектива – сквозь юмор. Потому что я сам, как бы ни было плохо, предпочитаю смотреть на мир иронично и светло. А ещё я б с удовольствием сыграл Карлсона, хотя я понимаю, что это мимо моей фактуры, но мне очень хочется летать.

– Какое-то время назад у вас случилась серьёзная проблема с позвоночником. При этом вы продолжаете играть в хореографическом спектакле «Анна Каренина» одну из центральных ролей. Как вы с этим справляетесь?

– Первая моя спортивная травма случилась ещё в училище. Я тогда очень испугался. Но моя тётя, гениальный совершенно врач в Питере, буквально поставила меня на ноги. Я перенёс первую операцию, после которой мне сказали, что я не должен поднимать больше пяти килограмм. Через год у меня родился сын. И я подумал: «Что же это – я не смогу поднять ребёнка на руки?! С профессией-то ладно! Ну устроюсь где-нибудь в такси или швеёй, а вот в отношении ребёнка это, действительно, проблема». И я стал искать пути её решения – физиотерапия, ЛФК и т.д. В итоге я прошёл полный курс реабилитации, что, собственно, и позволило в дальнейшем участвовать в хореографической постановке, где нужно носить партнёршу на руках. Вторая операция была три года назад. Но и это оказалось преодолимо. Наверное, я такой человек – мне чем сложнее, тем лучше. Я на собственной шкуре смог убедиться в том, что фраза «Всё, что нас не убивает, делает нас сильнее», действительно, работает.

– К чему вы смогли принципиально поменять своё отношение в работе и в жизни за те годы, что служите в театре?

– Повторюсь, я несерьёзно относился к профессии. Я изначально хотел быть каким-то бонвиваном, чтобы мне – всё, а я за это – ничего. Был какой-то романтический настрой на неё. Сейчас я понимаю, что это тяжёлая профессия. Я учусь у своих коллег. Опять же, у своей команды спектакля «Амадей». У Вити Добронравова и Алексея Геннадьевича Гуськова – их высочайшему профессионализму и гипертрофированной ответственности к своей работе, у Анатолия Шульева – его ироничному спокойствию. Да много, у кого. Я просто вижу, как люди работают. Это работа на износ. Раньше я был очень занят семьёй. Сейчас, в силу обстоятельств, я больше нацелен на работу, на профессию. Как бывший футболист, проведу параллель: если ты плохо тренируешься, то ты никогда хорошо не сыграешь. Ели ты тренируешься на 150 процентов, то у тебя есть шанс на игре сыграть на 70. То есть, ты должен тренироваться или репетировать на 200 процентов, тогда у тебя есть шанс на сцене сыграть на 100. Я стал крайне бережно относиться к своей профессии, потому что я понял, что я в ней делаю – я разговариваю со зрителем. Здесь и сейчас.

Автор Софья Полунина.

Фото из личного архива Фёдора Воронцова.

Беседу Софьи Полуниной с Андреем Финягиным можно прочитать ЗДЕСЬ