Дорогие друзья! Мы продолжаем цикл публикаций в рамках авторской рубрики Софьи Полуниной «РАЗГОВОР СО ЗРИТЕЛЕМ», в которой Софья будет знакомить вас с интересными людьми из мира театра и кино.
Впервые я увидела заслуженного артиста России Владимира Майзингера в Театре Пушкина в спектакле Данила Чащина “Красавец-мужчина”. Роль была небольшая, но я сразу же среагировала на огромную сценическую харизму этого актёра. Затем посмотрела спектакль Евгения Писарева “Зойкина квартира”, который мог бы без зазрения совести называться “Гусь-Ремонтный”, так как Майзингер в этой роли был просто “топ”, выражаясь современным языком. Недавно я увидела его блестящую работу в “Отцах и детях” в Театре Наций, и поняла, что дальше так продолжаться не может – надо срочно брать интервью! По счастливому совпадению Владимир Александрович является поклонником творчества Валерия Беляковича, основателя Театра на Юго-Западе, где я до недавнего времени работала помощником художественного руководителя. И вот мы там встретились и поговорили!
– У вас интересная театральная судьба. 10 лет в Красноярском театре, затем 10 лет – в Омском, далее 10 лет – в Ярославле, и вот уже 5 лет в Московском театре имени Пушкина. Через 5 лет где вас ждать?
– Честно говоря, мне бы не хотелось больше нигде оказаться, кроме как в театре Пушкина. В случае с предыдущими театрами я предполагал передвижения, а сейчас мне кажется, что я попал в очень правильное для себя место, где мне хорошо, уютно, интересно. И когда я приехал сюда, то мне мой земляк по Красноярску, Саша Матросов написал: «Велком в семью!» Да, я попал в семью, где хотел бы находиться и через пять лет, и через десять.
– Как получилось, что будучи артистом Пушки, вы активно задействованы в других репертуарных театрах?
– Как говорится, всё получилось случайно, как и предполагалось. В основном, благодаря людям, которые меня знают – Марчелли, Серебренникову, Скворцову … Просто я оказался нужным, и без чьих-либо протекций. Кончаловский, например, увидел меня в фильме «Человек из Подольска». И так я попал к нему в фильм, затем в спектакль.
– Ваш герой Гусь-Ремонтный в «Зойкиной квартире» говорит: «Я всего достиг, чего только можно достичь, и вот ядовитая любовь сразила меня…» В вашей жизни случалась ядовитая любовь? Или для вас любовь – чувство созидательное, а не разрушительное?
– Случалась. И ядовитая, и страшная. У меня всё было, для того, чтобы сыграть Гуся. Но там, конечно, человек немножко другой. Он совершенно убеждён, что всё в этом мире можно купить за деньги. Он говорит: «Много денег, только я одного не знаю – как эти деньги превратить в любовь». Когда любовь ядовитая – то в голове всегда нестыковки. И от этого невозможно быть защищённым, даже когда думаешь, что уже через всё прошёл и с тобой уже этого никогда не произойдёт. Ничего подобного!
– Что вы делаете, когда вам грустно?
– Когда есть работа, то для грусти нет времени. Если загрустил, то стараюсь себя чем-то занять. И хоть я человек эмоционально подвижный, но с годами стал всё же обращаться к разуму.
– У вас хорошая интуиция? Она вас часто выручает?
– Интуиция хорошая, но выручает нечасто. Тут даже в силу опыта, ты всё понимаешь, но не всегда можешь какие-то ситуации обращать в свою пользу, и иногда поступаю неверно для себя. Я непрактичный человек. Поэтому надо, чтобы кто-то мне помогал – и в быту, и в жизни в целом.
– У вас есть несыгранные роли?
– Я в детстве посмотрел спектакль «Без вины виноватые», он меня очень тронул и казалось, что роль Незнамова – это прям моё. И когда в Красноярске ставили «Без вины виноватые», я очень надеялся, что я буду Незнамовым, но роль отдали другому артисту. Я тогда сильно переживал. А сейчас думаю – ну далась мне эта роль! Ну типичная мелодрама Островского. Я потом достаточно много переиграл Островского, и были роли намного интереснее, чем этот печальный Незнамов.
– А с кем бы из театральных режиссёров, с которым ещё не работали, вам бы хотелось поработать?
– Они сейчас, к сожалению, не в Москве. Хотя вот с Петей Шерешевским я бы хотел поработать, тем более, мы с ним очень дружим. Я люблю смотреть его спектакли. Он с самого начала был очень крепким режиссёром. А вообще – почему артисту хочется работать с тем или иным режиссёром? После работы с режиссёром ты ещё что-то получаешь для себя, для своей профессии. И есть ещё ряд режиссёров, с которыми я не работал, но настолько близко дружу, что кажется, что уже работал, потому что общение с ними обогащает профессионально. А так я прошёл через достаточно многое количество рук – молодых, старых, мастодонтов. От Аркадия Фридриховича Каца, который в 60-е поднимал Рижский театр русской драмы, до Муравицкого, Азарова, Кулябина, Серзина…
– Сталкивались ли вы когда-нибудь с несовместимостью с партнёров на сцене?
– Стараюсь, чтобы этого не происходило. Пока был молодой, то я чего-то не понимал. Наверное, кого-то этим раздражал. Став взрослее, уже сам мог раздражаться, когда кто-то не понимает каких-то простых вещей. И дело не всегда в разнице в возрасте. А вообще я не конфликтный.
– В Ярославле у вас было несколько режиссёрских работ. Что-то уже есть в планах поставить в Москве?
– Нет. Это были пробы, которые, наверное, случаются у каждого актёра. Потому что у нас всё-таки профессия зависимая. А мужчины любят как-то проявляться в своей независимости. Поэтому у каждого мужчины-актёра появляется желание что-то поставить самому. У меня была эта возможность – и я пробовал. И быть может, мне что-то удавалось, но я всё равно отношусь к себе в этом смысле как к дилетанту. Потому что с уважением отношусь к режиссёрской профессии.
– Вы помните ощущения, когда впервые вышли на сцену?
– На профессиональную сцену я вышел студентом. Очень волновался и не понимал, что сделал. Вышел на сцену, вернулся – и что это было? Это сейчас ты выходишь на сцену осознанным, распределяешься. Хотя всё равно волнуешься. Но это другого качества волнение. Это такая хорошая ответственность, когда знаешь, что уже не имеешь права сделать что-то не на уровне.
– Вам когда-нибудь приходилось слышать нелицеприятную критику в свой адрес, или всё время хвалят?
– Конечно, приходилось. Но надо к этому прислушиваться, ведь не просто так критикуют. И обращать в пользу для профессии.
– Вас легко расколоть на сцене?
– Да. Но меня можно расколоть не специально, задавшись такой целью, а когда на сцене происходит какая-то нештатная ситуация. Или когда кто-то раскололся, а я увидел, то мне бывает очень смешно. То есть могу поддаться цепной реакции. Но до последнего стараюсь держаться.
– Вам приходилось сбрасывать или набирать вес специально для роли?
– Нет. Как-то получалось наоборот – в связи с изменением веса я спокойно перекочёвывал на другие роли.
– На какие жертвы приходилось идти ради профессии?
– Мне кажется, что я всю жизнь свою прокладываю относительно профессии. И личную в том числе.
– Вы когда-нибудь отказывались от ролей?
– У меня есть принцип – не просить роль, но и не отказываться.
– С каким своим недостатком боритесь всю жизнь?
– Излишняя мягкотелость, инфантилизм, эгоизм.
– Есть ли у вас комплексы?
– В каком-то интервью Кирилл Юрьевич Лавров, когда ему было уже за восемьдесят, сказал про сигареты: «Мне уже смешно бросать курить». Я думаю, мне, в мои почти шестьдесят, уже смешно думать о комплексах.
– Могли бы охарактеризовать себя как артист одним словом?
– Работаю.
– Ваше место силы?
– Театр.
– Как вы любите проводить свободное время?
– Смотреть кино, читать книги, слушать музыку, встречаться с друзьями.
– Довольны ли вы своей театральной судьбой?
– Да. Очень.
Автор Софья Полунина.
Фото из личного архива Владимира Майзингера.