Как-то не по себе стало журналисту русскому, воспользовавшись вдохновением вечера поэзии в Кляичево, написать о другом.
Всё же следует отдать дань благодарности за вспышку к словосплетению Мошо и дочке его Саре. Каким же способом это сделать, как не посвятив несколько абзацев и самому поэтическому собранию.
И пусть оно не первое даже на страницах этого издания. Пусть даже для самого Кляичево оно настолько же регулярно, сколь Славы всех святых в году… Всё же каждый раз имеет свои особые черты, и мысли, и образы.
Тут неизменны уже упомянутые в тексте отец и дочь. Думаю, они евреи, ну, как бы исходя из имени. И это здорово, если так. Но даже в случае простого совпадения имён старейших, Мошо в полной мере соответствует такой роли. Есть две статьи, и ежели редактор с корректором будут милостивы, то дадут на них ссылки.
Первая о Мошо, похоронном поэте.
Вторая же прощание с Югославией в беседе с последним коммунистом из Кляичево.
Мошо — легенда, сейчас над ним посмеивается полсела, но только не когда хоронить надо близкого человека. Тут они вдруг всерьёз принимают его стихи. Никому не произнести такой речи над гробом, как Мошо. Ни один священник не станет постигать духовный мир усопшего, как этот убеждённый коммунист. Атеистом его не назовёшь. Скорее истинно верующим, не нуждающимся в обрамлении…
В раю только коммунисты.
Что напомнило мне вечер у первого своего балканского друга, в деревеньке близ столицы Черногории, что ныне слилась с городом воедино.
ВЕЧЕР У ВЕЛЬКО…
Протекает томно и спокойно. За рюмкой ракии, чистой, как скатерть на столе. Бедно, но аккуратно. Под неусыпным взором Тито на стене Велько рассказывает в меру допустимый анекдот.
Умер товарищ. Попал к вратам рая. Встречает его, как водится, апостол Пётр…
Мужик-то не дурак, сразу смекнул, что тут к чему. И говорит:
— Здравствуй, страче, я серб, я православный! Ну, я пойду?
И к калитке в воротах щемится. Однако же Пётр спокойно вытягивает руку:
— А нет там православных.
— То есть, это как? — оторопел вновь преставившийся: -… А-аа, понял. Да-да, это матушка моя, не спросив, крестила в православца, а вот отец, отец-то мой, он был католик, хорват, да. И я всегда как-то тянулся…
— Католиков там тоже нет, — прерывает его апостол.
«А может, он тут так, на подработке» — задумался мужик, вслух же произнёс:
— Ну, да, конечно! — и так смачно шлепает себя по лбу, неумело складывая ладони к намазу: — Бабка моя…
Пётр хватает его за руку, прерывая клоунаду и строго глядя в глаза говорит:
— Там ЮГОСЛОВЕНЫ!
«Живела Югославия!» —тихо говорит Велько и аккуратно отпивает из рюмки.
А помните, у Булгакова про казармы красные в раю? Это для нас сюжет романа. Но благодаря нашим предкам сербы действительно так и думают…
Как бы там ни было, у последнего коммуниста из Кляичево есть и Тора и Талмуд… но на сербском!
Сложно судить убежденному стороннику прозы уровень поэтического дарования своего друга и его дочери.
Зато. Хорошо видно единство. На очередной вечер пришли и рокеры, и бандиты, и доктор биологии… Есть ли в сёлах сербских вообще деление на социальные классы? И сумеет ли журналист русский хоть раз написать стихи в статье о вечере поэзии? Поживём — увидим…
Добрыня Балканыч