Дорогие друзья! Мы продолжаем цикл публикаций в рамках авторской рубрики Софьи Полуниной «РАЗГОВОР СО ЗРИТЕЛЕМ», в которой Софья будет знакомить вас с интересными людьми из мира театра и кино.

Ученик Римаса Туминаса, Анатолий Шульев вот уже полтора года является главным режиссёром одного из главных столичных театров – Театра Вахтангова. С неизменными аншлагами уже не один сезон идут его постановки «Амадей» и «Повести Пушкина». А в этом сезоне театром заявлено две премьеры Анатолия Шульева – «Перекрёсток» на Симоновской сцене и «Солнце Ландау» — на Основной. Последний завершит его трилогию о гениях: Моцарт, Пушкин, Ландау. 

— Анатолий, в 16 лет вы из Владикавказа приехали в Москву поступать на режиссёра. Как у вас сформировалось такое серьёзное желание в столь юном возрасте?

— Всё началось, наверное, как и у многих – лет в пять-шесть я попал в детскую театральную студию. Как-то так получалось, что когда давали творческие задания, мне всегда больше нравилось сочинять какие-то этюды. И однажды кто-то из педагогов сказал, что у меня режиссёрское мышление. Когда ты очень юн и тебе говорят, что в каком-то деле ты особенный, то начинаешь этим интересоваться. Тем более, такое красивое слово – «режиссёр»! Я помню, был такой эпизод в моей жизни: мы с родителями отдыхали на озере, я запрыгнул в воду, где оказались осколки стекла, и порезал себе обе пятки. Мне их зашили в больнице, и я около четырёх месяцев не мог ходить, оставаясь дома. Всё это время я смотрел и пересматривал фильмы на видеокассетах. Тогда, в 90-х, стало появляться много ярких блокбастеров типа «Парк юрского периода», и по итогам съёмок выходили фильмы о том, как они создавались. И конечно, мой детский ум был очарован этим – созданием какого-то другого мира! И вот однажды в школе кто-то вывесил стенгазету с требованиями для поступления во ВГИК. Помню, что отнёсся к ней как к святыне. Потом эта стенгазета каким-то чудесным образом оказалась у меня дома. Мама спросила: «Что это?» И я ей рассказал о своих намерениях стать режиссёром. Родители меня в этом поддержали, я закончил школу экстерном, и мы с мамой поехали в Москву поступать. Мне тогда только исполнилось шестнадцать и, естественно, на режиссуру меня не взяли. Но зато я с лёгкостью поступил в высшую школу экономики, где проучился полтора года, по сути заменившие мне учёбу в старших классах. Но я всегда точно знал, чего я хочу! А поскольку мои родители – альпинисты, то с детства прививали мне упорство и волю. В итоге, после ряда попыток поступить на режиссёрский, я поступил к Римасу Туминасу в Щукинский институт.

— До прихода в Театр Вахтангова в качестве главрежа, вы уже неоднократно работали с его труппой. Что-то поменялось во взаимоотношениях с артистами после вашего назначения на должность?

— До этого я не был обременён такой ответственностью, как сейчас. У меня была большая ответственность в Театре Маяковского, где я был штатным режиссёром, и мы вместе с Карбаускисом думали о всей труппе, о занятости каждого артиста. А в Вахтангова я был просто приглашённым режиссёром, и это была чисто творческая история. Сейчас же у меня огромная ответственность за всю труппу – всех надо занять, придумать роль, найти хороших режиссёров… Это очень непросто. И ты слушаешь каждого, каждый тебе говорит о своих пожеланиях, мечтах, на что-то жалуется… И ты всё это постоянно варишь в своей голове.

— А режиссёров в театр приглашаете вы или директор?

— В прошлом году часть планов была свёрстана и я к ним просто подключился. А в этом сезоне я собрал команду режиссёров, за работой которых активно наблюдал до этого. С кем-то из них мы продолжили сотрудничество с прошлого сезона. Это Влад Наставшев, поставивший в прошлом году «Повесть о Сонечке» – действительно сильная работа. Очень интересным мне показался Олег Долин, выпустивший на Симоновской сцене «Ночь пред Рождеством». Кого-то из режиссёров я отметил в других театрах и предложил им поставить в Вахтангова.

— С одной стороны вы – главный режиссёр, а с другой – достаточно молодой ещё человек. Кто в театре называет вас по имени, а кто по имени и отчеству?

— Молодёжь называет по имени и отчеству. Хотя, так как долго работал с литовцами, у которых не принято называть по отчеству, то, когда мы с Миндаугасом Карбаускисом набрали курс в ГИТИСе, мы сказали студентам: «Называйте нас без отчества, просто полным именем и на «Вы». Но в театре, мне кажется, самим молодым артистам удобнее называть по имени и отчеству. И они сами задают такой тренд.

— Светлана Немоляева, с которой вы работали в Театре Маяковского , сказала о вас: «Он спокойный и деловой». Вы действительно производите впечатление невероятно спокойного человека. И тем не менее, что-то вас может вывести из себя?

— Наверное, только какие-то безвыходные ситуации. Потому что, когда я вижу, что есть какой-то выход, мне хватает терпения дождаться его. Например, я вижу, что у артиста что-то не получается, но он старается, то я терпеливо жду, когда у него получится.

— Не срываетесь на артистах?

— Крайне редко. Это может произойти, когда появляется двусмысленность – когда артист говорит, что он хочет работать, но энергетически он отсутствует на репетициях. И тогда ты срываешься не для того, чтобы сорваться, а для того чтобы как-то его подзарядить. Хотя я стараюсь от этого отказываться.

— А какое качество вы больше всего цените в артисте?

— Мне нравится, когда артист как ядерный реактор и его не приходится подпитывать. Потому что режиссёр один, а артистов много, и если кого-то постоянно подпитывать, то после репетиции ты выйдешь обескровленным. По-хорошему, у артиста должна быть энергия больше, чем у тысячного зала, находящегося в покое. Такой артист поведёт за собой и весь зал и всю группу артистов спектакля. Он структурирует пространство вокруг себя, задаёт темп, ритм. Идеально, когда энергия артиста сочетается с его умом и интуицией. Умный артист понятен на сцене, разнообразен. Но на самом деле, и не очень умный артист может завладеть залом, если обладает такими свойствами как самобытность и природный магнетизм.

— В юбилейный сезон четыре ученика Туминаса, включая вас, поставили в Театре Вахтангова свои спектакли. И из четырёх Римас Владимирович оставил в репертуаре следующего сезона только ваш. Вы тогда ощутили своё превосходство над остальными коллегами?

— Я не ощущал превосходства, но когда мы только обсуждали эту историю и коллеги выбрали достаточно тяжёлый материал, я тогда им сказал: «Ребят, ну столетие театра – это ж праздник!» И тут, скорее, вопрос был не в качестве спектакля, а в самой теме произведений, которые они взяли. У меня до этого был спектакль, в котором затрагивалась тема самоубийства. Он вызвал неоднозначные реакции, что было связано с его разрушительной энергией. Тогда я для себя понял, что мне на эту территорию заходить не нужно, и с подобными текстами я решил больше не соприкасаться.

— Какой-то из своих спектаклей вы можете выделить как самый удачный на сегодняшний день?

— Судить, конечно, зрителю. Каждый раз, когда выпускаешь новый спектакль, ты им горишь, и стараешься сделать лучше прежнего, совершеннее! И вот он выходит, а всё равно остается что-то, чем ты недоволен, и хочешь это в нём поменять.

— А вы меняете?

— В этом театре у меня есть такая возможность. И если она есть, то год надо спектакль не отпускать. Ведь, по большому счёту, он только рождается на первых показах. И артисты это прекрасно понимают и продолжают работать над спектаклем. Но через год уже лучше не возвращаться к нему.

— Как человек, имеющий аккаунт в соцсетях, вы наверняка не раз в них сталкивались с хейтерами, особенно после назначения вас на должность главного режиссёра в Театр Вахтангова. Как реагируете на хейт?

— Все наши переживания по поводу оценки других людей связаны с тем, что мы как вид сформировались сотни тысяч лет назад и были очень зависимы от племени, в котором жили, и наше выживание было связано с нахождением в этом сообществе. И если тебя изгоняли из племени, то ты не мог выжить. Поэтому за эти сотни тысяч лет выработался такой рефлекс, что если тебя ругают и говорят, что ты плохой, то твоя естественная реакция – это мысль, что если ты изгой – ты погибнешь. Но когда ты анализируешь ситуацию, то понимаешь, что от этой критики, от уничижительного комментария, от низкой оценки – ты не умрёшь. Соответственно, ты отключаешь этот механизм и всё. Тем более, у меня перед глазами хороший пример – Кирилл Игоревич Крок. Уж сколько на него было нападок! И он всегда стойко это переносит.

— А вы сильно волнуетесь перед премьерой?

— Хоть я и пытаюсь разделять тело и сознание и головой стараюсь сохранить спокойствие, но тело-то всё равно боится этой воображаемой смерти. И в итоге, конечно, волнуешься. Тебе кажется, что ты что-то не успел, что что-то надо поменять. А в день премьеры ты сидишь в зале и продолжаешь работать над спектаклем.

— Как бы вы описали эстетику Театра Вахтангова?

— У нас есть старейшая актриса в театре – Агнесса Петерсон. Мне очень понравилось, как она сказала: «Мы исповедуем в театре аристократизм». Что бы это не значило, но интуитивно ощущаешь, что так и оно есть.

Автор Софья Полунина.

Фото из личного архива Анатолия Шульева.